... Махасамадхи, или смерть тела Мудреца
За несколько лет перед кончиной тела, по крайней мере с 1947 года, здоровье Шри Бхагавана стало вызывать тревогу. Ревматизм не только повредил его ноги, но поразил также спину и плечи. Даже кроме этого создавалось впечатление большой слабости, хотя сам он отказывался замечать ее. Чувствовалось, что он нуждается в более питательной диете, чем пища в Ашраме, но он никогда не соглашался принимать что-нибудь особое.
Махарши не было еще и семидесяти, но выглядел он гораздо старше. Никакой изможденности, потому что абсолютно отсутствовали признаки озабоченности — он ее не знал совсем. Просто старый и очень болезненный. Почему случилось, что человек, который был сильным и крепким, в жизни мало болел, не знал горя или забот, так состарился и выглядел много старше своих лет? Тот, кто принимает на себя грехи мира, — тот, кто облегчает карму преданных, — сам пьет яд пены Жизни и, словно Шива, может спасти мир от разрушения *. Шри Шанкара писал: «О Шамбху **, Господь жизни! Ты также несешь бремя преходящей жизни Твоих преданных».
Было много знаков, всегда незаметных, как, даже физически, Шри Бхагаван нес это бремя. Некий почитатель по имени Кришнамурти рассказал в одном тамильском журнале, издаваемом Джанаки Аммой, тоже преданной Бхагавана, как он однажды пришел и сел в Холле, страдая от сильной боли в указательном пальце. Он никому ничего не говорил, но, к своему удивлению, увидел, как Шри Бхагаван взял этот палец, растер собственной рукой, и боль исчезла. Многие другие получили похожее облегчение.
Для Шри Бхагавана жизнь на земле не была сокровищем, которое нужно экономить; ему было безразлично, сколько она продлится. Однажды в Холле обсуждали, как долго он проживет. Некоторые цитировали астрологов, говоря, что он будет жить до восьмидесяти; другие или отрицали точность астрологии, или сомневались в ее применимости к Шри Бхагавану, у которого не было кармы, подлежащей отработке. Он слушал дискуссию улыбаясь, но не принимая в ней участия. Какой-то новоприбывший, озадаченный этим, спросил: «Что Шри Бхагаван думает об этом?» Махарши не ответил, но одобрительно улыбнулся, когда Дэвараджа Мудальяр ответил за него: «Бхагаван не думает об этом». Весь последний год его жизни служил иллюстрацией этого. Преданные горевали над страданием и страшились угрожающей смерти; он — нет.
В самом начале 1949 года маленькое узелковое утолщение появилось ниже локтя его левой руки. Узелок не посчитали серьезным, но в феврале врач Ашрама удалил его. В течение месяца он возобновился, увеличенный и более болезненный, и тогда его диагносцировали как злокачественную опухоль, что вызвало общее смятение. Ближе к концу марта прибыли врачи из Мадраса и провели операцию. Рана как следует не зажила, и опухоль вскоре начала расти снова, в стороны и в высоту.
С этого времени в Ашраме установилась атмосфера трагедии и неизбежности развития событий.
Врачи общепринятой медицины поставили в известность, что они не могут лечить такую опухоль, а могут лишь оперировать. Но при этом она может вернуться снова, несмотря на лечение радием, и, если это произойдет, в конце концов окажется роковой. Представители других школ медицины полагали, что могут лечить злокачественную опухоль, а операция только приведет к ее возврату в худшей форме, как в действительности и случилось, но им не разрешили попробовать свои силы вовремя.
Когда опухоль вернулась после мартовской операции, доктора предложили руку ампутировать.
Однако существует традиция, что тело джняни не должно увечиться. Действительно, его нельзя прокалывать металлическим предметом, и даже операция была нарушением традиции. Шри Бхагаван подчинился врачам и согласился на операцию, но он отказался от ампутации. «Нет причины для волнения. Тело само есть болезнь; пусть оно имеет свой естественный конец. Зачем увечить его? Простой перевязки достаточно».
Его фраза: «Нет причины для волнения» вселяла надежду, что он выздоровеет, несмотря на последующие слова и несмотря на мнение медиков. Но для него смерть не была причиной для волнения.
Махарши также сеял семена надежды словами: «Все придет в порядок в должное время». Но в действительности это нам надо осознавать правильность случившегося; он никогда не сомневался в этом:
«Пусть тело, результат плодоносящей кармы, остается спокойным или перемещается с места на место, живет или умирает, Мудрец, реализовавший Атман, не сознает этого, точно так же, как человек в пьяном оцепенении не сознает своей одежды».
Некоторое время спустя он так разъяснил один из стихов Йога-Васиштхи: «Джняни, который признал себя бесформенным чистым Сознаванием, не затрагивается, даже если тело будет рассекаться мечом. Сахарный тростник не утрачивает сладости, хотя он сломан или раздавлен».
Страдал ли Шри Бхагаван на самом деле? Он сказал одному из преданных: «Они принимают это тело за Бхагавана и приписывают страдание ему. Какая жалость!» А одному из служителей он сказал: «Где находится боль, если ума нет?» И все же он проявлял нормальные физические реакции и обыкновенную чувствительность к теплу и холоду, и один из преданных, С. С. Коган, записывает сказанное им годами раньше: «Если рука джняни порезана ножом, то боль будет, как и у кого-либо еще, но, поскольку его ум находится в блаженстве, он не чувствует боль так остро, как другие». Это не означает, что тело джняни не страдает от раны, но что он не отождествляет себя с телом.
Врачи и некоторые из служителей были убеждены, что на месте опухоли боль была и на более поздних стадиях она была мучительной. Действительно, докторов поражало равнодушие Шри Бхагавана к боли, его полная невозмутимость, даже во время операции.
Вопрос о его страдании, подобно вопросу о нашей карме, существует только с точки зрения двойственности; с его точки зрения, точки зрения адвайты, ни то, ни другое не имеет какой-либо реальности. Именно в этом смысле он не раз говорил преданным: «Я болею, только если вы думаете, что я болею; если вы думаете, что я здоров, я буду здоров». Пока преданный верил в реальность собственного тела и его страдания, до тех пор для него тело Учителя было реальным и страдало также.
Через неделю или две после мартовской операции одному из деревенских травников разрешили попробовать свое лечение, но оно не привело к исцелению. Шри Бхагаван сказал другому кандидату в целители, который был оставлен без внимания: «Я надеюсь, что вы не обиделись, ведь вы так много хлопотали со своими лекарствами». Никогда никакой мысли о собственных обстоятельствах, а только предупредительность к тем, кто хотел лечить его, и лояльность к любым командам врача. Изредка он протестовал против того громадного внимания, которым награждалось его тело.
Несколько раз, когда появлялись признаки улучшения, он заявлял, что больше лечения не хочет.
Опухоль, теперь диагносцированная как саркома, подтачивала маленький остаток его жизненности. И все же, даже хотя Шри Бхагаван слабел, его лицо становилось более мягким, более милостивым, более лучезарно прекрасным. Временами было почти мучительно смотреть на его красоту.
Рука была тяжелой, воспаленной, и опухоль росла. Время от времени он допускал признание: «Есть боль», но никогда не говорил: «У меня боль». В августе выполнили третью операцию и рану облучали радием, надеясь уничтожить пораженные ткани и предотвратить возвращение опухоли. В тот же день после полудня, через несколько часов после операции, Шри Бхагаван был настолько милостив, что сел на веранду аптеки, где она проходила, так, чтобы преданные могли пройти гуськом и иметь даршан. Можно было видеть, что он истощен, но признака страдания на его лице не было. Я приехал на день из Мадраса и, когда стоял перед ним, в сиянии его улыбки даже истощение не замечалось. В полдень следующего дня он возвратился в Холл, чтобы не создавать неудобств другим пациентам, занимая аптеку.
Присутствовало также глубокое чувство неизбежности, выходящее далеко за пределы какого-либо медицинского понимания: что Шри Бхагаван знал предназначенное себе и старался дать нам силу стойко перенести смерть его физического тела. Действительно, эта длительная, мучительная болезнь появилась как средство подготовки нас к неизбежному расставанию, которое многие, и они это впервые почувствовали, были не в состоянии выдержать. Китти, которая тогда училась в пансионе, рассказали об этом в письме, и она написала в Тируваннамалай: «Мне очень жалко слышать такое, но Бхагаван знает, что лучше всего для нас».
Ее письмо показали Махарши. Лицо Шри Бхагавана сияло от удовольствия, когда он хвалил мудрость Китти за то, что она сказала: «Что лучше всего для нас», а не «Что лучше всего для него».
Он питал безграничную жалость к тем, кто убивался его страданием, и старался облегчить их горе, но не легким способом — удалением страдания и отсрочкой смерти еще на несколько лет, а фундаментально — побуждая их осознать, что тело не было Бхагаваном. «Они принимают это тело за Бхагавана и приписывают страдание ему. Какая жалость! Они пали духом из-за того, что Бхагаван собирается оставить их и уйти. Куда может он уйти и как?»
В течение нескольких недель после августовской операции казалось, что наступает улучшение, но в ноябре опухоль появилась на руке снова, теперь выше, около плеча. В декабре провели четвертую, и последнюю, операцию. Рана от нее уже не заживала. Врачи признали теперь, что больше ничего не могут сделать. Случай был безнадежным, и если опухоль вновь вернется, то они смогут только назначить временно облегчающие болезнь препараты.
Джаянти пришелся на 15 января 1950 года. Печальные толпы собрались на этот его семидесятый день рождения, который, большинство сейчас чувствовало, был последним. Он дал даршан и выслушал множество новых стихотворений, сочиненных в его честь. Некоторые он прочел от начала и до конца. Из города пришел храмовый слон, простерся перед Махарши и коснулся хоботом его ног. Некоему Рани из Северной Индии разрешили снять эту сцену кинокамерой. Состоялось празднество, но с подтекстом печали от ожидания несчастья.
Многие уже чувствовали, что оно было делом дней или недель. Теперь, когда положение было объявлено безнадежным, Шри Бхагавана попросили самому сказать, какое лечение следует попробовать. Он ответил: «Разве я когда-либо просил о каком-нибудь лечении? Это вы хотели для меня того и этого, так что вам и надо согласовать все между собой. Если меня спрашивают, я всегда отвечаю, как и говорил с самого начала, что ни в каком лечении нет необходимости. Пусть все развивается своим чередом».
Только после этого попробовали гомеопатию, а затем и аюрведу, но было уже слишком поздно.
Шри Бхагаван придерживался своего обычного ежедневного распорядка, пока это не стало физически невозможным. За час до восхода солнца он принимал утреннюю ванну, в установленные часы, утром и вечером, садился в постели и давал даршан, просматривал переписку Ашрама и читал оттиски публикаций Ашрама, часто высказывая мысли. После января он стал слишком слаб, чтобы сидеть в Холле и давать даршан.
Через дорогу, как раз к востоку от Холла, построили небольшую ванную комнату с прихожей, и последние дни он оставался там. Здесь была маленькая тесная веранда на открытом воздухе, где установили его кушетку, и вплоть до самого конца почитатели, которых его болезнь сотнями привела в Тируваннамалай, все еще имели даршан. Махарши не допускал никакого перерыва в давании даршана, пока это было еще возможно. Обычно утром и после полудня преданные сидели перед верандой, глядя ему в лицо. Позже, когда Шри Бхагаван стал слишком слаб для этого, они гуськом проходили мимо открытой двери его комнаты, утром и вечером. Однажды состояние Махарши вызвало тревогу и даршан прекратили, но как только он смог заметить это, то выразил неудовольствие и приказал возобновить его.
Группа почитателей ежедневно пела молитвы и песни преданности за его выздоровление. Шри Бхагавана спросили об их действенности, и он ответил, улыбаясь: «Конечно, желательно заниматься добрыми делами. Пусть они продолжают».
Опухоль вернулась как раз над незажившей раной. Теперь она была вверху, около плеча, и весь организм был отравлен, так что наступила жестокая анемия. Врачи говорили, что боль должна быть страшной. Любую пищу Шри Бхагаван мог принимать только с трудом. Изредка он стонал во сне, но не подавал других признаков боли. Время от времени из Мадраса приезжали врачи осмотреть его, и он был вежлив и гостеприимен как всегда. До самого конца его первым вопросом был, получили ли они пищу и хорошо ли о них заботились.
Его чувство юмора также сохранилось. Махарши, бывало, подшучивал над опухолью, словно она была чем-то, что к нему отношения не имеет. Какая-то женщина, в горе, билась головой о столб недалеко от его комнаты. Он взглянул удивленно и сказал: «О, я думал, что она пытается расколоть кокос».
Разговаривая со служителями и Т. Н. Кришнасвами, врачом и преданным, он объяснил: «Тело подобно банановому листу, на котором поданы все виды восхитительной пищи. После того как мы съели с него всю пищу, разве мы берем лист с собой и сохраняем его? Разве мы не выбрасываем его, поскольку он сослужил свою службу?»
По другому поводу он сказал служителям: «Кто должен нести это бремя тела даже после того, как оно требует помощи во всем? Разве вы предполагаете, что я понесу этот груз, для переноски которого нужны четыре человека?»
А некоторым из преданных Шри Бхагаван сказал: «Предположим, вы идете на дровяной склад, покупаете вязанку дров и нанимаете слугу донести ее до вашего дома. Когда вы идете с ним, он будет озабоченно ожидать своего места назначения, чтобы можно было сбросить свою ношу и получить облегчение.
Точно так же джняни стремится сбросить свое смертное тело». И затем он уточнил разъяснение: «Это толкование правильно настолько, насколько оно работает, но, строго говоря, даже оно не является совершенно точным. Джняни даже и не жаждет потерять свое тело; он одинаково безразличен к существованию или несуществованию тела, так как почти не сознает его».
Однажды он сам, не будучи спрошенным, дал определение мокши (Освобождения) одному из служителей. «Вы знаете, что такое мокша? Оставление несуществующего несчастья и достижение Блаженства, которое всегда здесь, это и есть мокша».
Было трудно отказаться от надежды, что, даже если доктора потерпели неудачу, он еще сможет устранить болезнь своей собственной силой. Один из преданных умолял его хотя бы раз подумать о желательности выздоровления, так как этого было бы достаточно, но он ответил почти презрительно: «Кто может иметь такую мысль?»
И другим, просившим его просто повелеть себе выздороветь, Махарши сказал: «Кто здесь есть, чтобы велеть это?»
«Другой», или индивидуальность, что могла противостоять ходу судьбы, больше не существовала в нем. Она была «несуществующим несчастьем», от которого Шри Бхагаван избавился.
Некоторые из преданных считали его выздоровление основой их собственного благоденствия. «Что станет с нами без Бхагавана? Мы слишком слабы, чтобы присматривать за собой, мы во всем зависим от его Милости». И он отвечал: «Вы придаете слишком большое значение телу», ясно намекая, что смерть его тела не прервет Милости и руководства.
В том же настрое Махарши сказал: «Они говорят, что я умираю, но я не ухожу. Куда я ухожу? Я здесь».
Миссис Тальяркхан, почитательница из парсов, взмолилась ему: «Бхагаван! Отдайте мне эту болезнь. Позвольте мне нести ее!» И он ответил: «А кто дал ее мне?»
Тогда кто же дал ему эту болезнь? Не был ли это яд нашей кармы?
Одному садху, из Швеции, приснился сон, в котором пораженная рука Махарши вскрылась, и он увидел там голову женщины с взъерошенными седыми волосами. Это было истолковано как карма его матери, ко-
торую Шри Бхагаван принял на себя, когда дал ей мокшу. Но другие подумали, что женщина означает все человечество или саму майю.
В четверг, 13 апреля, врач в качестве полумеры предложил Шри Бхагавану уменьшить перегруженность легких кровью, но он отказался от этого. «Здесь нет никакой необходимости; все будет в порядке в течение двух дней».
Той ночью он приказал своим служителям уйти и спать или медитировать, а его оставить одного.
В пятницу врачи и служители уже знали, что это был последний день. Утром он снова приказал им идти и медитировать. Около полудня, когда ему принесли жидкую пищу, он спросил, пунктуальный как всегда, который час, и затем добавил: «Но впредь время не имеет значения».
Деликатно выражая признательность за долгие годы их служения, Шри Бхагаван сказал служителям: «У англичан есть слово „благодарю”, но мы только говорим сантошам (мне очень приятно)».
Утром огромная толпа колонной проходила мимо открытого дверного проема, безмолвно, в печали и с мрачным предчувствием, и вечером час снова, от четырех до пяти. Все видели, что измученное болезнью тело сократилось, ребра выдавались, кожа почернела: это был жалкий след боли. И, однако, в то же время в течение тех последних немногих дней каждый преданный получил прямой, светящийся, проникающий взгляд узнавания, который переживался каждым как прощальный дар Милости.
В тот вечер после даршана почитатели не разошлись по домам. Горестное предчувствие удерживало их здесь. Незадолго перед заходом солнца Шри Бхагаван приказал служителям посадить его. Они уже знали, что каждое движение, каждое прикосновение причиняло боль, но Махарши просил их не беспокоиться об этом. Он сидел, а один из служителей поддерживал его голову. Врач начал давать ему кислород, но знаком правой руки Шри Бхагаван предложил убрать его. В маленькой комнатке собралось около двенадцати человек, включая служителей и врачей.
Двое из служителей веерами обмахивали его, а снаружи почитатели, как зачарованные, пристально смотрели через окно на движение вееров — знак того, что там еще было живое тело. Репортер одного известного американского журнала безостановочно переходил с места на место, встревоженный пережитым, несмотря на все свои усилия, и решивший не писать ни строчки своего рассказа, пока не вернется из Тируваннамалая к обычным для него условиям. С ним был один известный французский фотокорреспондент.
Неожиданно одна из групп почитателей, сидящих на веранде снаружи комнаты, начала пение «Аруначала-Шива». Услышав это, Шри Бхагаван открыл глаза, и они засияли. Он на мгновение улыбнулся с неописуемой нежностью. Из наружных уголков его глаз покатились слезы блаженства. Еще один глубокий вздох, и больше ничего. Не было ни борьбы, ни спазма, ни другого признака смерти: только следующее дыхание не появилось.
В течение нескольких мгновений люди стояли сбитые с толку. Пение продолжалось. Французский фотокорреспондент подошел ко мне и спросил, когда точно это случилось. Негодуя на него за журналистскую бессердечность, я грубо ответил, что не знаю, но затем вдруг вспомнил неизменную вежливость Шри Бхагавана и совершенно верно ответил, что в 8.47 вечера. Он рассказал, и я мог теперь почувствовать, что фотограф возбужден, как шел по дороге, и точно в указанное время громадная звезда медленно пересекла небо. Ее видели многие, даже на таком большом расстоянии, как Мадрас, и чувствовали в ней Предвестие. Звезда ушла на северо-восток, по направлению к пику Аруначалы.
После начального оцепенения разразился исступленный взрыв горя. Тело, в сидячей позе, вынесли на веранду. Мужчины и женщины столпились перед оградой веранды, чтобы видеть. Какая-то женщина упала в обморок. Другие громко рыдали.
Тело, украшенное гирляндами цветов, поставили на кушетку Нового Холла, и почитатели столпились там и сели вокруг него. Ожидалось, что в самадхи лицо будет подобным скале, но оно оказалось настолько отмеченным болью, что это сжимало человеческое сердце. Только постепенно в течение ночи атмосфера непостижимого спокойствия возвращалась к нему.
Всю эту ночь преданные сидели в большом зале и горожане проходили через него в благоговейном молчании. Процессии текли из города и обратно, распевая «Аруначала-Шива».
В зале некоторые из почитателей пели песни восхваления и печали; остальные сидели молча. Самым достойным внимания было то, что в основе всего этого лежало не горе, а спокойствие, ибо присутствующие лишились Его — чья Милость составляла самый смысл их жизни. Уже той первой ночью и много позднее, в последующие дни, стало ясно, какими жизненными были слова Шри Бхагавана: «Я не ухожу. Куда я ухожу? Я здесь». Слово «здесь» не заключает в себе какого-либо ограничения, но, скорее, оно есть Атман, и нет ни ухода, ни изменения для Того, которое является Всеобщим. Тем не менее, когда преданные почувствовали внутреннее Присутствие Бхагавана и когда они почувствовали продолжение Божественного Присутствия в Тируваннамалае, они начали рассматривать эту фразу обещанием, полным Любви и Заботы.
В течение ночи бодрствования нужно было решить, как произвести захоронение. Считалось, что тело может быть захоронено в Новом Холле, но многие преданные противились этой идее. Они чувствовали, что Новый Холл был, в известном смысле, приложением к Храму (Матери), и создание здесь святыни Шри Бхагавана казалось им подчинением ее святыне Матери, изменяющим истинный порядок вещей. На следующий день, по общему соглашению, в пространстве между Старым Холлом и Храмом выкопали яму и тело захоронили с божественными почестями.
Толпа, в которой от тесноты было не повернуться, наблюдала в безмолвном горе. Нет больше любимого лица, нет больше звука его голоса... С этого времени лингам из полированного черного камня — символ Шивы — над его могилой стал внешним знаком Присутствия, а внутренним — его следы в сердце. ........
